Мы с Сашкой стоим у дверей приемного отделения нового корпуса 5-го роддома и звоним в звонок.
У меня отходят воды, мне кажется, что вылилось уже очень много, но поток не прекращается. Настроение приподнятое, я морально готова рожать, и волнуюсь от предвкушения.
Наконец-то нам открыли. Приветливая женщина задает обычные вопросы о росте, весе, возрасте, меряет живот, давление. Спрашивает: «Кто ваш врач?» - «Владимир Иванович». Переодеваюсь в ночнушку, отдаю Сашке те вещи, которые женщина назвала ненужными. Обнимаю, договариваемся, что он не уедет пока домой.
Пока едем в лифте, она говорит, что ей не нравится мое давление (разве оно должно ей нравиться?), то же самое она повторяет дежурному доктору – женщине, называя ничего мне не говорящие цифры – 170 на 90. Называет доктора Анна Анатольевна (Родичева? надо же - повезло! даже если Нечаюк не приедет, все будет хорошо!). Меня переодевают в больничную рубашку, воды продолжают отходить. Показывают куда лечь. Пока иду к койке, Родичева говорит, что надо готовиться к операции (какой операции?! я рожать приехала!!!) Беспомощно оглядываюсь на медсестру, она качает головой, я решаю, что это намек на то, что Родичева меня просто пугает. Но потом она одними губами произносит: «Ничего страшного, и так рожают». Одновременно АА говорит что-то про спасение жизни. Моей. Про ребенка не говорит.
Придя к выводу, что все тут сумасшедшие, укладываюсь на койку, подключают КГТ - сердце малыша бьется ровно - и аппарат измерения давления. 180/90. Капельница с чем-то (я напугана рассказами об акушерской агрессии, и капельница меня настораживает, я-то знаю, как эти врачи обманывают бедных рожениц!), извернувшись, вижу - магне чего-то там. Лезу в Интернет – средство для снижения давления. Ладно, не соврали. Прибегает женщина, которая нас встречала, с договором на кесарево. Смотрю по сторонам – может кто-нибудь объяснит ей, что я буду сама рожать? Родичева и медсестры отводят глаза. Говорю ей, что буду ждать Владимира Ивановича. Она как будто обиделась…странная. (Потом я поняла, что, за неподписанный заранее договор, она, наверняка, получила нагоняй).
Пишу мужу, что возможна операция, он думает, что из-за резус-конфликта – мы полагали, что это наша единственная проблема. Отвечает, что когда я вернусь домой, будет целовать мой живот и все заживет очень быстро. Предлагает прийти и спасти меня. «Очень страшно, Саш. Я тебя люблю». Почему я никогда не говорю этого?! Только сейчас, когда прижало?!
Пишу ему об этом много раз, но страх не отпускает.
Гипнотизирую аппарат с моим давлением, данные обновляются каждые пять минут. 180/90. Жду. Понемногу падает до 160/90, я немного приободрилась. Приходил анестезиолог, спрашивал про аллергии и что-то еще. Чувствую легкие схватки (так вот они какие!). Ну все, слава Богу, давление падает, схватки есть – отстанут и дадут родить! Пять минут и… 187/100.
Владимир Иванович в коридоре раздает кому-то указания, потом входит ко мне. По выражению лица было ясно, что пощады мне не будет. «С таким давлением рожать нельзя - у вас будет кровоизлияние в мозг, ребенок наверняка погибнет, а возможно и вы. Сейчас за вас и вашего ребенка отвечает государство. Даже если вы против операции, она будет проведена. Это ясно?» Куда яснее… Жалобно спрашиваю, можно ли попытаться снизить давление лекарствами, злобное «нет» в ответ. Подписываю договор, анестезиолог рассказывает про обезболивание. Спрашиваю значение каждого непонятного слова, всех препаратов которые мне вводят. Едем.
В операционной продолжаю болтать, все удивлены – они не знают, что я так нервничаю. Выгнуть спину, распустить волосы (потом узнала, что это суеверие такое), отвечаю на вопросы, укол. Лежу, руки раскинуты в стороны – отвратительная жирная бледная тушка. Мне стыдно перед этими людьми, что я такая страшная. Ждем, когда подействует препарат. Анестезиолог предупреждает, что если буду отвлекать врача своей болтовней – меня усыпят, и я просплю рождение ребенка. Затыкаюсь моментально. От анестезии давление понемногу падает – все счастливы.
Пришли Нечаюк и Родичева – забавные в этих больничных ночнушках. Приступают. Родичева все время спрашивает меня, почему я не пришла на дородовую госпитализацию, почему не сказа ВИ, что меня кругом отеки, почему то, почему это… к счастью, со мной все время разговаривает анестезиолог, отвечаю ему, а не ей. Очень хочется пить. Говорят нельзя - стошнит. Святая медсестра Галина мочит мне губы водой. Врачи разговаривают между собой. Нечаюк жалуется на плохое самочувствие и говорит, что лучше бы сегодня оперировали его, Родичева отвечает, что если бы не давление – она бы ему не звонила…
Говорят, что из-за меня экстренно вызвали какую-то крутую лабораторию – по сей день не знаю, что это было.
3.55 – слышу кваканье моего сокровища. Проносят мимо (эй, куда!!!!!), я дергаюсь. Успокаивают – сейчас принесут. Пока его несли, а потом несколько секунд держали рядом со мной, а я гладила его пальчики, мир просто не существовал. Никаких эмоций я не испытывала, была как будто оглушена. Малыш ровного розового цвета. И кто говорит, что новорожденные страшные? Вот же он – идеальный, как же можно такое говорить? Забрали. Через несколько минут принесли снова, уже в пеленках. С ним все хорошо, вес 3600. Мои руки заняты капельницами, медсестра подносит поближе, и я трусь о его личико носом и щекой, все ждут. Потом его снова унесли, а я заснула, видимо в маску все-таки дали наркоз.
Следующие два дня до нашей встречи были будто не со мной. Боль в животе, попытки вставать, постоянная жажда, поход в туалет – как подвиг, чертово давление никак не угомонится. Сомнения. Теперь я никогда не узнаю как это – родить ребенка. Поперек живота как будто клеймо – «Ты не смогла. Второго шанса не будет».
На следующий день женщина из детского отделения прикатила моего малыша. Стала показывать, как надо пеленать. Я ничего не слышала, только смотрела на него и уже готова была отобрать его силой. Наконец-то она его отдала. Прижимаю к себе и плачу, плачу. Нина Тихоновна ругает меня, говорит, что я не должна плакать возле ребенка. Да-да, конечно, только отстаньте уже. Через два часа померили давление. ВИ непреклонен – ребенка в ДО, мне пить таблетки и колоться. Я стояла в коридоре, смотрела вслед люльке и ревела белугой. И ночью, когда в соседних палатах плакали дети, а я думала, что мой там, в детском отделении, тоже плачет, только прихожу к нему не я, а посторонние равнодушные тетки. Вечером мое давление упало до нормы.
Третий день – Мухамед на обходе говорит, что матка сокращается плохо и надо ставить окситоцин.
– Может ребенка лучше? - спрашиваю.
С Родичевой вместе смотрят на меня изумленно:
– А ты что, хорошо себя чувствуешь?
- Конечно, - говорю, - и давление нормальное. (я вру – утром медсестра не приходила. Придется ей подтвердить мои слова либо признать, что не приходила).
Ффух, разрешил.
С обеда мое сокровище со мной. Без конца звонит телефон, я не хочу разговаривать. Я хочу смотреть на него, нюхать, гладить щечку, спрятаться с ним где-нибудь и обнимать, обнимать бесконечно.
Мне плевать, как он мне достался. Плевать на кесарево, шрам, предрассудки. Он здоров, мы вместе – остальное не важно.