БЕЛЯНОЧКА и РОЗОЧКА
Муковеева выгребала вдоль тёмной, промёрзшей, продуваемой всеми ветрами кривой улицы, тянувшейся вдоль реки… Продвигалась, согнувшись, втянув подбородок, спрятав лицо от колючего декабрьского ветра и выставив вперёд плечо. Ноги в стареньких, на рыбьем меху, ботах, постоянно оскальзывались на задубевшей грязи, комками смёрзшейся с ноздреватым снегом, и тогда она подскакивала, как большая, облезлая цапля, или трясогузка.
Хэбэшный, грязно-бурого цвета чулок в резинку, их ещё носили наши бабушки в детстве, свисал из одного разболтавшегося зажима и норовил сползти вниз, явив миру тощую, жилистую, увитую синими венами ногу шестидесяти пяти летней тётки… Хотя смотреть на это геронтологическое порно было некому: улица была пуста, как карман алкоголика…
Новогодний ветер с воем убийцы из Истэнда, или с Нахаловки кружил вокруг злобно фыркающей Муки (так её звали практически все, с ударением на последний слог), норовя сорвать с тощих уключин-плеч драповое пальтецо, в котором даже рыбий мех предусмотрен не был… Шапка-самовяз из распущенной бабушкиной кофты давно растянулась и тилипалась на уровне переносицы, то скрывая, то открывая обзор…
Параллельно курсу, справа, посреди заметённой снегом брусчатки, проблёскивали убийственно-холодной сталью трамвайные рельсы, и даже взгляда на них было довольно, чтобы понять: языком к ним прижиматься ни-ни! Как, впрочем, и иными оголёнными частями организма. Шеей, например…
А слева стояли в притирку бывшие купецкие особняки и доходные дома, века так конца 18-го, из старого красного кирпича, частично оштукатуренные и с редкой сохранившейся лепниной. Аутичные путти и мордатые кариатиды с субдоминантным подобострастием пялились на атлантов потрескавшимися глазницами. Но атланты в своём замёрзшем величии дули щёки и ни на кого не смотрели – глаза им давно повыбило ветрами времени.
А за окнами посверкивали пёстренькие гирляндочки, где жиденькие, где вспыхивающие дискотечными огнями… Светились голубеньким экраны, у кого во всю стену, у кого пятном слабого свечения на тумбочке… Мелькали тени: тощие, толстые, низкие, под потолок, пляшущие, статично-жующие, ждущие чего-то...
А на некоторых подоконниках, из-за кисеи, бдящими сторожами зыркали желтоглазые бесы-коты, охраняя покой своих человеков от посягательств чужих нечистых сил и прочих демонов…
Из остановившегося далеко впереди такси с визгом выскочила молодая компания, и, подхватив ёлку, коробки с подарками, с плясками, гиканьем и весёлым матюком скрылась в арке…
- И вот зачем всё это, - злобно думала Мука, приноравливаясь к ветру, стараясь, чтоб тот дул, если не в спину, то хоть не в посиневшую морду… - Зачем вся эта мышиная суета? Эта беготня? Подарки они друг-другу покупают на новый год! А вы попробуйте дарить тепло сердец весь год!!!
Думая так, она пребывала в святой уверенности, что то отвращение, которое она «три через три» демонстрировала пациентам районной поликлиники, замерев фурией за стойкой регистратуры и есть участие и любовь с добротой…
- Агааа… Это трудно: быть добрым и отзывчивым каждый день, вместо чтоб раз в году:
- Что тебе подарить на новый год, мой пупсёночек?
- Шууубууу хачуууу!!!
- А говна на лопате не хошь, моя куколка??!!!
Этот вымышленный диалог Мука проорала в голос с таким чувством и так надрывно, что не пойми, откуда взявшийся встречный мужичок с портфельчиком и веником, пташкой перепорхнул на ту сторону, чуть не попав под трамвай, ярко-празднично украшенный снаружи и тёплый, отчётливо пахнувший мандаринками внутри!
Мука остановилась перевести дух. Она стояла, придерживая голой, в цыпках, рукой – варежку просрала на прошлой неделе где-то на просторах Магнита – колючую шапку и долго смотрела вслед ярким огонькам удаляющегося общественного транспорта.
Оно быб, конечно, трамваем было б добраться и быстрее, и теплее, и безопаснее… А то, этим сукам, даже соли нам под ноги посыпать жалко… Но сегодня в поликлинике выдали зэ-пэ. И после раздачи долгов и покупки килограмма маргарина, пяти пачек макаронных изделий и семи плиток перловой каши воинского образца, у Муки в кошелёчке с вишенками болталось три с половиной тыщщи – на месяц жизни. Хотя, какая это жисть…
- Так что, не барыня – на своих допрёшься по адресу: Козюльский переулок 8, подъезд один, квартира 8, Сохно Серафима, 65 полных лет, измерить всё, что меряется для последующего установления: есть у той Сохно ковидло, или ну его нахрен… Козюльский переулок… Козюльский переулок… Мать моя давай рыдать!!! Это ш там наша школа была… Ну, которую во время ремонта спалили… - прошибло Муку, - Интересно… Я ш там ни разу на была, как переехали… СтоИт? Или так и канула в ЛеПту?
Именно так: в ЛеПту – и произносила Мука.
Мука подтянула чулок, нахлобучила шапку поглубже, хлюпнула носом, и поскакала с кочки на кочку дальше, навстречу судьбе, бормоча:
- Хоть какая польза от той ковидлы: школу посмотреть… Хотя, всралась она мне – лучше б дома Малахова смотрела быб! А всё ковид, чтоб ему…
Ковид больно ударил по кадрам районной поликлиники.
Сначала умер главный – хороший, тихий мужик, совершенно не чиновник, а наоборот: книгочий, эрудит и умница. Сгорел в одночасье: выходил на приёмы вместе с коллегами, заразился от пациента и вскоре уже нате вам: От любящей жены и детей… От коллектива… От горздрава…
Потом ушла старшая. Та попротивней была: всё норовила Муку своей племянницей заменить. И, вроде быб так ей и надо. Но у неё, старой девы, остался кот. Его после похорон взяла та племянница к себе на Нижнюю Гниловскую, но что-то подсказывало: курочку она коту не варит…
И дальше посыпалось всё, как дурное домино! В землю ложились: врачи, санитарки, няньки, гардеробщицы, службы АХО… И даже дворник Алибаба, который по причине не знания русского от слова «нихераваще», так и не понял, от какой заразы сыграл в ящик…
Скоро участок оголился настолько, что даже их, старых клюшек регистратурных поснимали со стоек и, по верхам проверив компетенции, отправили на вторичные вызовА: кому мазок взять, кого послушать, кому в жопу кольнуть…
Так продрогшая Мука и оказалась ночью в продутом Козюльском переулке.
Она медленно брела вдоль него, силясь хоть на мгновение почувствовать тепло в груди от детских прекрасных воспоминаний… Но кроме частушки из советского фильма про «эх, мамочка, на саночках…» - в памяти ничего не возникало и сердце не грело.
Так она добрела до адреса из вызывного листа и, решив больше судьбу не испытывать, дёрнула ручку звонка. Именно: дёрнула; именно: ручку звонка. Потянула вниз старинную латунную спираль с бронзовой ладошкой на конце, спускающуюся из круглого медного гнезда.
Где-то в глубинах особняка тускло звякнуло и затихло.
А Муке вдруг показалось, что она уже держала в пальцах эту ладошку…
Но тогда было жарко, даже душно и ладошка была тёплой…
И вот-вот ударит гроза! И неожиданно, в конце декабря, вдруг пахнуло прибитой пылью, конскими яблоками и раздавленной в тёплой пыли жердёлой…
Пока Мука мучительно от неожиданности переживала это путешествие «по волнам памяти», дверь распахнулась, и она чуть не упала в темноту хорошо протопленного дома.
- Вам кого?
- Сак… Сук… Со-кх-но! – хрипло с холода каркнула Мука.
- Прямо и направо, - бестелесный ломкий голос прозвучал уже где-то вдалеке под звук быстрых, упругих шагов.
Мука шла, растопырив костлявые пальцы, шаря ими, как агент Старлинг из молчания ягнят поводила стволом в кромешной тьме дома маньяка.
Справа дверь. И ууузенькая полоска тёплого оранжевого света по краям…
Через мгновение Мука щурилась от нежного шафранового света, льющегося из старомодного, напольного торшера.
И с явной улыбкой из глубины комнаты, из-за тонкой, шёлковой китайской ширмы, в драконах и хризантемах, донеслось:
- Доктор? Это вы?
Мука ответить не успела: с холода в тепле голос сел абсолютно.
- Добрый вечер, доктор… Проходите, пожалуйста, снимайте шубу – простите, не могу вас обслужить… Если руки – снова по коридору 12 шагов прямо и пять налево… Выключатель справа на уровне пояса…
У Муки с детства было собачье обоняние. Оно досталось ей от бабки, русской дворянки, чемпионки Европы по конкуру. А после октябрьского переворота исполнительницы цыганских романсов в местной филармонии и в антрактах в городском цирке.
Чтобы не позорить род, бабка выступала под псевдонимом Марина Солнцева. Хоть и звали её Мария-Северия Григорьева. Бабка очень любила весёлую, белобрысенькую внучку и всегда брала её на репетиции и выступления в цирке.
Таким образом, Мука по сей день, закрыв глаза, видела тёмную арену и в круге света красавицу Солнцеву с гривой каштановых волос, изливающую душу волшебным, низким, хриплым альтовым контральто:
- Бедному сердцу так говорил он… Но не любил он, ах, не любил он… Нет, не любил он меня…
И вот снова нахлынула какая-то невероятно знакомая волна запахов: например, в коридоре нежно пахло котятами – не воняло кошками, спешу отметить, - но пахло пушистой шёрсткой молочных котят… А в огромной ванной, больше похожей на прачечную обилием тазов и прочего помывочного инвентаря, пахло клубникой со сливками почему-то… Были такие карамельки в детстве… И в окошко ванной, через форточку вдруг пахнуло подснежниками…
Мука постояла, помотала башкой, отчего её седая дулька развалилась и волосы упали на плечи… Умылась… И вдруг совершенно отчётливо услышала спёртый запах, шедший от давно не мытого платья, от старой вязаной кофты и застиранных чулок…
- Фу! Гадость! – передёрнуло Муку.
И, не задумываясь, она схватила с полки хрустальный в оплётке флакон-пульверизатор с шёлковой алой кистью на груше и споро оросила себя шикарным Шипром времён детства её бабушки…
В комнате было так же уютно и пахло ванилью, корицей и яблоками. Мука бросила на стол взгляд и увидела источник ароматов…
Стол под кремовой льняной скатертью, расшитой фестонами, был накрыт к чаю. Блистали синие с золотом чашки, опираясь на синие блюдца, важничал крутобокий чайничек, мерцала искрами рафинада прозрачная сахарница… А серебряное ситечко рассыпАло блестки по потолку.
А в центре было блюдо с булочками… Таких булочек Мука не видела очень давно. Со школьных времён, у школьной подруги Розенблат, по кличке Розка…
- Какой запах, правда, доктор? Такие булочки пекла моя мама-покойница… А теперь вот я позволяю, раз в год… Угощайтесь. Куда спешить? Я ш – последняя в списке?
- Откуда знаете?
- А меня всегда оставляют «на закуску» - от меня на трамвай сел, и - вжик, на Старом Базаре, а уж оттуда – в любой конец транспорты ходят!
Муку долго уговаривать не пришлось. Она быстро втиснула тощий зад в мягкое старинное полу-кресло и принялась навёрстывать: последний раз она ела в пять утра. То была манная каша на воде с куском маргарина, который растаять так и не успел: в комнате у Муки было 14 градусов… А что вы хотите? Дом уж лет сорок, как аварийный! Там всё менять! А кому оно сдалось?
Аккуратно, едва слышно, урча, Мука мазала каждый кусочек ароматной булочки крестьянским сливочным, жёлтым, со слезой, маслом, поливала сверху янтарным липовым мёдом… И кидала за троих… А хозяйка всё говорила и говорила…
- … нет-нет-нет! Я не от рождения калека! Я подвижность свою практически потеряла в седьмом классе… Был пожар в школе, и мы с моей лучшей подругой, Беляночкой, отчаянно тушили подвал: там жила наша кошка Муся с котятами… И меня слегка придавило. Если б, конечно, пораньше меня вытащить, то, может, и обошлось бы. Но Белянка и сама угорела до бессознательности… А продолжительный синдром сдавления, ооч коварная штука! Впрочем, что я вам рассказываю, вы ш и сами знаете… Уже? Больше не хотите?
Мука, натянув халат и целлофановый кафтан на него, закрывшись маской по самое не балуйся, шевелила пальцами в перчатках, зайдя за шёлковую китайскую ширму. Перед ней на огромной кровати лежало крошечное существо.
Волосы были ещё густыми и рыжими, как огонь - их почти не тронула седина. А вот всё остальное время не пощадило, и обладательница рыжей гривы имела сморщенную мордочку и тщедушную тушку…
Но! Глаза!!! Глаза были чёрными, как угли, горячими, как искры на ветру и весело смеялись.
Осмотр занял время. И, пока Мука простукивала и прослушивала – она на удивление не испытывала ни отвращения, ни раздражения при этом – рыжая пациентка не замолкала:
- Я не одна тут живу! Со мной тут внучек моей кузины Любы из Пензы проживает… Прекрасный юноша… Очень нежный… Виталик… Он учится на машиниста электропоезда – прекрасная для мужчины профессия… Но вы знаете, доктор, мне иногда кажется, что мальчик излишне бывает раздражителен… Как-то чуть не выкинул меня в окно, когда я спросила, почему у него нос в сахарной пудре! А иногда он очень заботлив! Покупает мне йогурты, творог… Мне ш много не нужно! Остальное я отдаю ему: мальчик растёт… просыпается интерес к противоположному полу. Ему недавно понадобился некий предмет… какой-то гааааджееет (ударение на долгое «е»)… ну… в общем, я отдала ему все мои «гробовые», и, не поверите, просто ожила!!! Я бы, конечно, хотела завести тут живую душу… котика… Но Виталик говорит, что не потерпит блох и шерсти… Как жаль… Как жаль… Может, вы его посмотрите, доктор?
- Кота?
- Ах, что вы! Моего Виталика. Хотя нет! Он будет не рад этому… А фамилия Сохно мне досталась от бывшего мужа! Да-да-да! Я была замужем. Три месяца, правда… Потом он сбежал куда-то… не помню. А вот фамилию свою мне оставил – я и ношу гордо! Кому как, а мне нравится: коротко, как выстрел: Сох-но!
Потом Мука сидела за столом и строчила, строчила, строчила…
Откуда только всплывали в её забубённой башке те знания: тут были и литические смеси, и растирания жёлтым скипидаром, и принятие ванн с белым скипидаром, и упражнения с эластичными лентами…
В общем, когда она заканчивала, до нового года оставались считанные часы. А рыжая пациентка, блаженно щурясь, как кошка на солнце, наблюдала, как «доктор» заполняет все нужные бумаги… В какой-то момент Мука задумалась, припоминая дозировку очередной микстуры, и, как в школьные времена, принялась мять кончик носа, а ручку держала перпендикулярно голове… За эту позу над ней когда-то угорал весь класс, и только подружка Розка не ржала, а намеренно упускала книгу, и Мука, тогда ещё Беляночка, возвращалась к себе и людям…
Резкий хлопок вернул Муку к действительности… Она ещё мгновение подержала – остекленевший взгляд в ночь – и спросила:
- А отсюда до Нижней Гниловской трамвай ведь ещё ходит?
- Конечно! Семь остановок и – вуаля!
- Ясно. Спасибо. Поправляйтесь… пожалуйста… Я уколола вам седативное, чтоб крепче спалось…
Мука не расслышала тихий голос:
- На меня оно не действует…
Мука лежала на сундуке в кромешной тьме натопленного коридора и, уткнувшись костлявым носом в чьё-то пальто, рыдала беззвучно и жутко, как на собственных похоронах.
Перед ней пёстрой, дикой каруселью проносились воспоминания…
Вот две девчонки, одна рыжая, как пламя, другая белая, как вьюга, лет по 9ть, держась за руки, мчатся по летнему Козюльскому переулку, взрывая сандалями пыль…
Вот Рыжая тянет и тянет ладошку звонка, а белобрысая свистит в два пальца пацанам, обносящим жердёлу, растущую за забором особняка… и плоды летят в тёплую пыль, разбиваются от спелости и выпускают невозможный аромат…
Вот белая выползает из дыма и пламени, и её подхватывают пожарники… А за её спиной – стена огня… Она хочет сказать им, что рыжая осталась там, в огне, но силы оставляют её…
Вот она пытается заглянуть в окно палаты, где лежит в коме Розочка, и вдруг из окна на неё бросается разъярённая тётя Фрида, мать Розочки и орёт шёпотом:
- Чтоб ты сдохла! Ты бросила мою дочь умирать!! Ты – гадина!!! Проклинаю тебя!
Вот она рыдает, уткнувшись в бабушкины колени, а та гладит её по льняным волосам и приговаривает:
- Всё обойдётся… Уедем в другой район… И всё забудется…
И она кричит бабушке сквозь боль и слёзы:
- Никогда!!! Никогда не забудется!!! Она поверила им… и не хочет меня видеть!!!
А вот она поступает в медучилище…
Вот ей вручают диплом…
Вот бабушка довязывает ей шапку и умирает со спицами в коричневых, любимых ручках и с очками на лбу…
Вот Вера Викторовна Муковеева поступает на работу медсестрой в ЦГБ, отделение травмы…
Вот их роман с женатым хирургом становится достоянием широкой общественности…
Вот она выходит из абортария…
Много всякого «вот» провертелось в памяти Муки, пока злые, безутешные, солёные до горечи морской, слёзы – впервые лет за тридцать – вылетали из её глаз…
К Розочке она не приходила: оправдываться – не хотелось… Она всё откладывала и откладывала встречу с ней… А потом та встреча просто потеряла всякий смысл… Кто-то сказал ей, что Розочка умерла… Она успокоилась и стала Мукой…
И надо же… Вот только что они увидались…
Но, слава богу, Розочка не узнала Беляночку… Иначе пришлось бы объяснять, кроме прочего, как Мука оттрубила свою пятёру на зоне за то, что вынесла из больницы, где работала, наркоту своему тогдашнему любовнику… Да много, чего пришлось бы объяснять, даже себе самой… Слава богу – пронесло…
- Ты чо тут делаешь, старая мочалка?
Голос прозвучал одновременно с вспыхнувшей тусклой лампочкой под потолком.
Перед Мукой стоял тот самый нежный Виталик, будущая гордость депо электропоездов на Нижней Гниловской. Морда у него была прыщавая, гривка в хвостик, спортивный адидас и кроссовки – в общем, всё на месте. И в довесок: сигарета дымилась в уголке рта.
Нежный не успел, видимо, даже осознать, что произошло, как его вертолётом, заломив руку за спину, уложила мордой в пол седая фурия. Оседлав пухлую, гири на видавшую спину, Мука тихо говорила на ухо будущему машинисту электропоезда, в особо-важных местах, тихонько проворачивая его кисть для вящего акценту:
- Если ты, урод, хоть раз ещё посмеешь нахамить тётке, я найду тебя под землёй. Если ты, говно, ещё раз сунешь нос в кокос, я руками тебя носа лишу. Если ты, подонок, не вернёшь денег, отнятых у тётки, ты сгниёшь в дурдоме, куда я сдам тебя без колебаний. Ты всё слышишь? Всё правильно понимаешь?
В ответ раздалось сдавленное: мууу…
- Не слышу!
- Да, понял я, понял!
- Молодец. И не курить больше в доме: у тётки с детства слабый дыхательный аппарат! Ко мне только Вера Викторовна и шёпотом! Усёк?
- Таааа…
- Хорошо. А теперь дело. Запоминай адрес: Нижняя Гниловская…
Дверь на улицу приоткрылось, и сквозь неё было видно, что там неожиданно потеплело и повалил снег… Чистый, лёгкий, невесомый! Будто миллионный небесный десант летел сквозь миры на помощь всем, кто заблудился, кто одинок, кто бесприютен…
Нежный Виталик, в куртке и обмотанный шарфом, стоял у порога и круглыми от пережитого глазами смотрел на красивую, по-испански прямую, худую старуху с седой гривой волос. Старуха шептала:
- Трёх штук тебе хватит выкупить кота и привезти его сюда. Сколько до нового года?
- Через три часа… Вера Викторовна…
- Молодец! Шуруй! И вот!
Мука быстро сняла и протянула Виталику свою кофту:
- Кота завернёшь. Я здесь тебя жду. Не вздумай скрыться с баблом!
- Уй, тоже мне, бабло… Аааа!!! Пусти…те… ухо! Я всё понял! Одна нога здесь, другая – оторвись!
Через сорок минут томительного ожидания в двери повернулся ключ.
Задремавшая на сундуке Мука подскочила: перед ней стоял Виталик, держа за шиворот шикарного сибирского молодца с ярким, зимним черепашьим окрасом, масляно-чёрным хвостом и курчавым серебристым пузом. Кот висел в Виталикиной длани спокойно и с достоинством лил прямо в воздух.
- Этот?
- Думаю, он. Дай сюда, он в ужасе!
- Это я в ужасе: выл, собака, всю дорогу…
Пока Мука прижимала к костям пушистого кота, Виталик протянул ей денег:
- Вот заберите. Не понадобилось. Я, как ваше имя назвал, так мне этого блоховоза за так отдали. Ещё и банку корму в придачу. Вот.
- А ты не такое уж и говно, а, мальчик?- рассмеялась Беляночка…
Сзади раздался скрип двери:
- Виталик! Какая радость! Ты дома, мой мальчик! А ты, Белянка, чего тут расселась? Я просыпаюсь – ты уже делась куда-то!
В дверном проёме, опираясь на ходунки, стояла Розочка в тёплом халате и с высоко подколотыми рыжими кудрями:
- Чего вы тут устроились? Пошли! Новый год скоро…
И тут она заметила кота и задохнулась от счастья:
- Ааааа… кто это?
- Теперь это – твой Дружок. Так к нему и обращаться будем. А булки ещё есть?
- Валом! Дай мне его… Боже… какой пушистый… Слышь, Верка, он урчит…
Они вдвоём накрывали на стол, доставая из буфета коробочки шпротиков, баночки огурчиков, свёрточки с сальцем, фанфурики с жердёловкой…
Беляночка спросила, глядя в окно на кружащихся парашютистов:
- Ты когда догадалась?
Розочка хрюкнула и изобразила мыслительный процесс подруги: одной рукой за кончик носа, другая на темени:
- А ты?
Беляночка показала на неуправляемую копну волос:
- Да сразу…
Обе тихонько заржали…
- А где кот?
Розочка, прижав палец к губам, сияющими глазами показала в сторону подоконника. Там, меховым шаром, застыл Дружок, уже принявшийся охранять подружек и жечь жёлтыми прожекторами новогоднюю ночь на предмет убития на подлёте чужой нечисти.
Вскоре в окно попытался заглянуть, снова, не пойми, откуда взявшийся мужичонка, тот самый, с портфелем и веником. Но, встретившись с жёлтым огнём, глухо матюкнулся, поросячьи глазки съехались к носу, и мужичонка с тихим воем взлетел над городом… И скоро исчез в водовороте новогодней метели…
И тут из форточки грянуло двухголосье:
- Эх, мамочка! На саночках…
А из парадной выскочил крепкий парень, будущий машинист электровоза, и порысил по улице, мотая головой: случится же такое… При этом Виталик басил в трубку:
- Слышь, Славун, ты не нажрись там без меня! Жди! Уже в дороге! Приеду, такое расскажу!!!
А и то, верно: новогодняя же ночь! Вы что!
Валерия Байкеева